Уникальный
Идет семинар в аудитории, где есть одна дверь и четыре окна. Все окна закрыты, как, впрочем, и дверь. Участница семинара предлагает:
— Друзья, очень уж душно. Давайте откроем окно!
Ей все равно, какое именно из четырех окон будет открыто, лишь бы впустить немного свежего воздуха. Поэтому она использует слово «окно» в неопределенном состоянии: Let's open a window! בואו נפתח חלון! (боу нифтах халон)
С тем же успехом она могла сказать: בואו נפתח איזה חלון (боу нифтах эйзе халон, давайте откроем какое-нибудь окно) или בואו נפתח חלון אחד (боу нифтах халон эхад, давайте откроем одно окно).
Другой участник семинара возражает, что лучше окна оставить закрытыми, а вместо этого открыть дверь, так как в коридоре работают очень мощные кондиционеры. We'd better open the door! — считает он. — עדיף שנפתח את הדלת (адиф ше-нифтах эт hа-делет, лучше уж откроем дверь).
Дверь всего одна, поэтому слово «делет» предваряется определенным артиклем. Несмотря на то, что ранее никто эту дверь не упоминал.
Еще раз.
Если есть выбор «один (неизвестно, какой; или неважно, какой) из многих» — артикль не нужен: откроем какое-нибудь из имеющихся многих окон.
Если есть выбор «один из одного», то есть выбора нет, то артикль для этого одного-единственного счастливчика нужен.
Такова вторая функция артикля. Помимо объектов из разряда «упомянутых ранее», он помечает и уникальные в своем роде объекты.
Впрочем, это не отменяет базового принципа: говорящий должен считать, что уникальность объекта (единственность двери в аудитории, например) очевидна для адресата его слов. Либо адресат сам является свидетелем этой ситуации, либо верит на слово говорящему, но дверь для него только одна.
Вспомним ситуацию, когда чудесный механик Педро рассказал мне, что у его друга Гоши есть жена, сын и так далее, и при этом не использовал артикли. Можно спросить: как же так, ведь у Гоши только одна жена. Разве это не выбор «один из одного», точнее «одна из одной»?
Нет, это не так. Педро рассказывает об этом не себе, а мне, а я ничего о Гоше пока не знаю. Поэтому в моей картине мира существует не один вариант, а два: либо у Гоши есть жена, либо нет. И то, что она у него есть, является для меня новостью.
С другой стороны, понятно, почему в рассказе о дружбе старого пса и мужчины с губной гармошкой такой объект, как хвост пса («...и завилял т-хвостом»), получил артикль. Хвост у любого пса один, даже у самого что ни на есть неопределенного и неожиданного.
То же относится и к выражению «со всех т-сторон»: здесь артикль нужен именно потому, что существует только один набор «всех сторон». Вот комплектов, включающих каждый по две стороны, существенно больше: южная и северная, северная и западная, ну и т.д. Комбинаторика. А для «всех из всех» существует лишь один возможный вариант: северная, восточная, южная и западная стороны. Конечно, под «сторонами» не обязательно подразумевать именно направления компаса, но, как бы мы ни понимали это понятие, набор, включающий абсолютно все стороны, может быть только один.
А что насчет дома, из которого вышел так называемый «я»? Поставив артикль перед этим словом, рассказчик сообщает, что речь идет об уникальном доме, и полагает, что слушателям/читателям очевидно, какой именно дом является уникальным для любого человека: дом, в котором он сам живет. Иными словами, фраза «я вышел из т-дома» в переводе на привычный русский язык должна звучать как «я из дому вышел».
Но почему нет артикля в сопряженном сочетании «ц*ва hагана ле-йисраэль»? У Израиля ведь только одна армия.
Во-первых, в названиях всякое бывает. Во-вторых, — и об этом пишет Академия языка иврит на своем сайте, — логика, конечно, требует наличия артикля (то есть должно быть צבא ההגנה לישראל), но в Основном законе о вооруженных силах это название фигурирует без артикля (Академия деликатно воздерживается от характеристик в отношении филологического уровня законодателя), а «менять язык законодательства — дело совсем не простое».
Станут ли последние первыми?
С некоторыми ситуациями уникальности мы сталкиваемся так часто, что как-то само собой запоминается сопровождающий их артикль, и мы даже не задумываемся о том, откуда он взялся. Например, с такими понятиями, как «утром», «днем,» «вечером», «ночью», «в полночь», «в полдень».
С ранних пор изучения языка мы привыкаем к этим словам: «ба-бокер», «ба-эрев» и т.д. Любые сутки обладают лишь одним утром, одним полуднем, одним послеполуденным интервалом времени, одним вечером и т.д.
Вот мы и получаем «ба-бокер» (то есть бе + hа-бокер), «ахрей hа-цоhорайим», «ба-хацот» и т.п.
Более того — «ба-бокер» это не только «утром», но и «по утрам», то есть в разные дни, но всякий раз в том единственном отрезке дня, который называется «бокер». По той же логике — «ба-эрев» — «вечером» и «по вечерам».
Во всех этих примерах каждый из этих фрагментов — «бокер», «эрев», «лайла», «цоhорайим» и так далее — воспринимаются как одна-единственная часть дня (пусть даже неопределенного). Однако вечер не обязательно рассматривать только как часть дня. О нем же можно говорить и как об одном из элементов цепочки разных вечеров. Это уже совсем другая оптика, и в соответствии с ней, если что-то произошло однажды вечером, неким вечером, в один из вечеров, — то мы вправе использовать слово «эрев» (и другие подобные слова) без артикля:
«Бе-эрев кейци hиткашер элай хавер ми-шнот йальдути», בערב קיצי התקשר אלי חבר משנות ילדותי — в (один) летний вечер мне позвонил (некий, для вас, благосклонные адресаты моих слов, пока являющийся совершенно новой информацией, хоть я его и знаю уже несколько десятилетий) приятель из моих детских лет.
Утро это начало дня, однако и у других явлений и событий начало, как правило, одно. Да и середина, и конец. и низ, и верх, и центр, правая сторона, и левая, и их север, и их юг, и так далее
Ремарка в сторону: направления света в старинных текстах могли фигурировать и в неопределенном состоянии, поскольку их можно считать именами собственными: «либи бе-мизрах ва-анохи бе-соф маарав», «Сердце мое на Востоке, а сам я на краю Запада», писал Иегуда Галеви, не привлекая артикль.
Возвращаясь к нашей теме: если хотите сказать, что нечто произошло, допустим, в начале конференции или в конце месяца и т.п., лучше автоматически используйте артикль: ба-hатхала шель hа-ве'ида, ба-соф шель hа-ходеш. Потому что гораздо чаще предполагается и имеется лишь одно начало, один конец и т.п.
Впрочем, в таких случаях стилистически более популярным является смихут (бе-соф hа-ходеш, бе-hатхалат hа-ве'ида или би-тхилат hа-ве'ида), но и здесь мы имеем дело со статусом определенности.
То, что мы говорили об уникальности начала, середины или конца большинства явлений и последовательностей, относится и к любому другому их элементу, если указан его точный номер. Поэтому такие понятия, как «ришон», «эмца'и» (средний), «ахарон», а также «шени», «шлиши» и т.д. — чаще всего фигурируют с артиклем.
Первая половина дня — המחצית הראשונה של היום, hа-махацит hа-ришона шель hа-йом. У дня есть только одна первая половина, поэтому артикли нужны. То же касается и второй. Так же мы поступаем и с пронумерованной третью (например, второй третью ночи), четвертью, или любой иной частью суток.
Но если подразумевается длительность временных промежутков, а не их расположение внутри целого, то они-то как раз обычно упоминаются без артиклей. Мой друг поработал полчаса, затем устроил перерыв. Программа тестировалась полдня. חצי שעה, חצי יום (хаци шаа, хаци йом).
Артикль требуется и таким понятиям, как «следующий» и «предыдущий», поскольку для отдельно взятого элемента последовательности те, что следуют за ним, и те, что ему предшествуют, тоже уникальны, либо входят в уникальную группу: последующие дни, предыдущие встречи. בשיעור הבא נסיים את הדיון שהתחלנו בפעם הקודמת , «Ба-шиур hа-ба несайем эт hа-дийун ше-hитхальну ба-паам hа-кодемет» (на следующем занятии закончим разбор, который начали в прошлый раз).
Конечно, первых (как и вторых, и восточных, и центральных) элементов целого может быть и несколько, но тогда они принадлежат группе первых, а группа эта в полной мере обладает качеством уникальности: הוא היה בין הראשונים — он был среди первых.
В общем, к финишу можно прийти либо в толпе, либо с артиклем. Этот факт стоит взять на вооружение участникам разных состязаний.
Теперь легко понять, почему для суперлатива, то есть превосходной степени, в самых разных языках требуется определенное состояние. Ведь самая красивая девочка в классе — единственная «самая». А если она лишь одна из самых красивых, то так и надо о ней говорить, относя ее к уникальной группе.
В превосходной степени наличие определенного состояния совершенно необходимо — хотя в разговорной практике бывают случаи исключений, о которых несколько ниже.
Вот несколько примеров для иллюстрации. הילדה היפה בגן, «самая красивая девочка в садике» — здесь нет никаких слов вроде классического ביותר, «бе-йотер», или разговорного הכי, («hахи», «самый, самая, самые, наиболее»), но наличие артиклей в «hа-йальда hа-йафа» и указание на контекст (ба-ган) означают, что Коломбина (да, да, ее зовут именно так, как героиню комедии дель арте!) все же самая красивая в данном контексте. Таков литературный способ.
Другой — тоже литературный, но более распространенный в наши дни — способ сказать то же самое: הילדה היפה ביותר, «самая красивая девочка». Здесь нет контекста (вроде «ба-ган»), но есть слово-маркер суперлатива «бе-йотер». Расширенный вариант включает в себя и контекст, и маркер, используемые совместно: הילדה היפה ביותר בגן.
Разговорный способ также может включать только маркер הכי, или же маркер вместе с контекстом. הילדה הכי יפה, הילדה הכי יפה בגן. В этом случае стоит обратить внимание на то, что элемент «hахи» фактически служит заменой артикля для всего выражения הכי יפה, и выражение это безусловно обладает статусом определенности, так как относится к существительному с артиклем הילדה.
Возникло это выражение в результате ошибочного восприятия ה в слове הכי как артикля, хотя слово это существовало очень давно и означало «разве», как и родственные ему האם и просто ה (ha-шомер-ахи анохи? — разве сторож я брату моему?). ה, огласованный беглым «а», чего с артиклем не бывает, называется «вопросительным hей» (ה' השאלה) и входит в состав всех этих выражений, либо используется сам по себе.
Если האם и даже просто ה сохранились в сознании людей до наших времен (הידעת? — знал ли ты?), то первоначальное значение הכי слегка выветрилось из памяти поколений, и сегодня это словечко используется в суперлативе и попутно воспринимается как элемент, придающей прилагательному статус определенности.
Как видим, при всем разнообразии передачи превосходной степени определенное состояние обязательно во всех случаях. А что будет если использовать маркер суперлатива, но опустить маркер определенности? Со словом הכי так поступить не получится, потому что он сам теперь играет функцию артикля. Зато использовать маркер ביותר без артикля вполне возможно. И даже смысл у такого предложения имеется, только не имеет отношения к превосходной степени.
Вот она, эта вполне грамотная фраза: — קולומבינה היא ילדה יפה ביותר. Означает: «Коломбина — чрезвычайно красивая девочка». То есть очень-очень хороша собой. Но мы здесь не говорим, что она самая красивая.
Кстати, та же ситуация и в английском. Определенный артикль необходим для суперлатива, и его отсутствие меняет смысл фразы.
She is the most beautiful girl — Она самая красивая девочка.
She is a most beautiful girl — Она — исключительно красивая девочка.
Постскриптум к главке.
Выражения с הכי используются иногда и с существительным без артикля. יש לה צמה הכי יפה בגן – у нее самая красивая в садике косичка... В фразах такого рода — нечто имеется (йеш) или не имеется (эйн), имелось/не имелось, будет иметься/не иметься – сообщается новая информация (у нее есть косичка) с указанием на что-то уникальное (самая красивая косичка) – своего рода конфликт, между новизной и исключительностью. Разговорный язык справляется с такими ситуациями довольно легко – используя существительное без артикля, а перед прилагательным – маркер суперлатива הכי, придающий объекту характер определенности уже после того, как объект назван в неопределенном состоянии.
Это и есть обещанные случаи, в которых при передаче превосходной степени артикль опускается. Возможно, сознание воспринимает такую фразу как сокращенное изложение двух сообщений — имеется нечто, и это нечто подпадает в разряд суперлатива. У Коломбины есть косичка (לקולומבינה יש צמה — артикля нет, новая информация), каковая косичка является самой красивой косичкой в садике (שהיא הצמה הכי יפה בגן). Гибрид этих двух фраз: לקולומבינה יש צמה הכי יפה בגן.
Но такое возможно только в сленге, только в варианте суперлатива со словом הכי и, по-видимому, только в предложениях, сообщающих новую информацию о наличии чего-то.
Понятный из совместного контекста
Бобби уже попрощался с Линдой и направился к двери, когда подружка вдруг снова окликнула его.
— Цвет твоей рубашки точно такой же, как у моей банданы! — сообщила она с неким тайным смыслом. Бобби нерешительно пожал плечами, не зная, как на это ответить.
צבע החולצה שלך בדיוק כמו של הבנדנה שלי, цева hа-хульца шельха бедийук кмо шель hа-бандана шели.
Почему Линда использовала артикль с рубашкой и косынкой? Может быть, эти предметы упоминались в разговоре ранее? Нет (я в курсе, потому что сам придумал эту — вполне, впрочем, типичную — ситуацию). У Линды есть только одна бандана, а у Бобби — только одна рубашка? Тоже нет.
Линда ссылается с помощью артикля на совместно переживаемый или пережитый контекст. Из самого факта использования артикля ее друг, как она полагает, должен сделать вывод, что имеется в виду та рубашка, которая в данный момент на нем. И та бандана, которую Линда вчера купила, чему Роберт был свидетелем, — опять совместный контекст.
А если Бобби не поймет, какой именно совместный контекст Линда имеет в виду, и решит, что она говорит о его рубашке, которую он выбросил год назад в ревущие воды Амазонки, и ту бандану, которую Линда носила во время недавней поездки в Эйлат?
Что ж, тем хуже для него. Да и для нее тоже. Когда мы обращаемся к кому-то, мы приписываем адресату наших слов некоторое понимание общего контекста и, в соответствии с этим, выстраиваем свои предложения. Реалистичны ли эти наши ожидания в адрес собеседника, это уже не вопрос грамматики.
— Найди кота, и покорми его, Бобби, пожа-алуйста, чтобы мне не отвлекаться! — добавила Линда с просительной интонацией, не переставляя расставлять вазы и фрукты для своего очередного фото-натюрморта.
— Да ладно, проголодается — сам придет, — Роберт по утрам обычно не бывал склонен к сотрудничеству. — Никак не успеваю, прости.
— Вот кота ты для меня так и не поймал! — вдруг вспомнила Линда.
— Чем наш-то не подходит? — недовольно спросил Роберт.
— Я же тебе говорила! Наш — рыжий и откормленный. А мне для фото-сессии нужен серый и тощий. Вон, сколько их тут в округе бегает... Кстати, где солонка? Все утро ее ищу.
В этом диалоге первое упоминание кота должно быть с артиклем, потому что Линда и Роберт говорят об их рыжем и толстом коте Мадригале. Линда хочет, чтобы Бобби покормил Мадригала. תמצא את החתול («тимца эт hа-хатуль», найди т-кота), — просит она.
Рыжий и откормленный персонаж до этого в их разговоре не упоминался. И в данный момент он не присутствует в их поле зрения. Да и в округе Мадригал не единственный кот, не говоря уже обо всей галактике Млечный Путь. Однако это единственный кот, который живет вместе с нашей парочкой, и поэтому присутствует в общем, осознаваемом и Линдой, и Робертом, контексте.
Линде нужен какой-нибудь из бегающих по округе уличных котов для фото-сессии. Все равно, какой. Лишь бы был серый и тощий кот-сорванец с лихо заломленным набекрень хулиганским ухом. עדיין לא תפסת לי חתול (адайин ло тафаста ли хатуль, ты все еще не поймал мне кота), — упрекает она Роберта.
Чтобы сменить тему, Роберт спрашивает, когда приезжает дядя Линды, который решил открыть в Израиле небольшую макаронную фабрику. Линда отвечает, что дядя еще окончательно не решил.
— Од ло маца эт hа-маком, — сообщает Линда.
Ее дядя еще не выбрал место. Какое место? Ну ясно, какое, — место для фабрики. Но если дядя еще не выбрал, то с какой стати Линда сказала המקום, снабдив слово «место» артиклем? Что в этом месте «определенного», если оно еще не выбрано?
Ничего, кроме самого главного, от чего и зависит употребление артикля или отказ от него. Роберту, адресату слов Линды, должно быть, как она считает, совершенно ясно, что речь идет о месте для макаронной фабрики. В данном случае именно назначение этого места и является очевидным для обоих участников диалога контекстом.
Итак, то, что понятно из некоего контекста, общего для автора слов и их адресата, является, с точки зрения говорящего, старой информацией для его собеседника.
Например, это может быть солонка, о которой Линда напоследок спросила приятеля.
Та солонка, которую имеет в виду Линда — не единственная в доме. И она прежде не упоминалась в разговоре. Но в последнее время Линда и Бобби пользуются только ею, потому что очень уж Линда к ней прикипела. И сейчас, спрашивая «эйфо hа-мильхийа?», Линда исходит из того, что Бобби мгновенно вспомнит совместный «солонковый» контекст и не подумает ни про какую другую емкость для соли.
Кстати, Линда может и ошибаться в этом своем предположении. Но нас сейчас интересует то, почему Линда использует артикли, а не то, хороший ли она телепат. Добавляя к слову «мильхийа» артикль, Линда как бы говорит: «Где же она, та самая солонка из нашего совместного опыта последних недель, который, как я полагаю, ты должен осознавать так же хорошо, как и я».
В результате, когда Роберт в полном недоумении спрашивает: «Ты это о чем? Смотри, сколько солонок стоит на полке!», Линде остается лишь развести руками и подосадовать на себя. Ну с чего она взяла, что Бобби обращает внимание на те же мелочи, которые она замечает без всяких усилий. Мужчины!..
Благослови зверей и музыкантов
Теперь еще раз повторим рассказ о собаке и мужчине с губной гармошкой. На этот раз — на иврите, причем не на альтернативном, а на обычном, в котором есть артикль под названием ה' הידיעה, (hе: hа-йеди'а, то есть «hей определенности»).
Итак, יצאתי מהבית וראיתי כלב (йацати ме-hа-байит ве-ра'ити келев), я вышел из дому и увидел пса.
Понятие «hа-байит» фигурирует с артиклем, потому что речь о доме, в котором я живу, он для меня в этом смысле уникален, а мои читатели, увидев артикль, поймут эту уникальность и вспомнят, что люди, имея в виду свое жилье, используют слова с артиклем: «hа-байит, ба-байит, hа-байта, ме-hа-байит»}.
Небольшое отступление от темы (если кому-то совершенно неинтересны другие языки, можно перескочить на несколько абзацев вниз до слов «Однако вернемся к ивриту»).
Меня могут спросить, почему в некоторых языках как раз в отношении своего дома зачастую применяются слова без артиклей: home, at home, a casa, de casa.
Тут надо учитывать, что в языках, где есть и определенные, и неопределенные артикли, возможны несколько ситуаций с существительными: с определенным артиклем, с неопределенным артиклем и вообще без артикля. Последняя ситуация иногда называется «нулевым артиклем». Кроме того, встречается и частичный артикль, но давайте воздержимся сейчас от его обсуждения.
Отсутствие какого бы то ни было артикля перед таким словом, которое в других предложениях может сопровождаться неопределенным артиклем (то есть это исчислимое понятие в единственном числе), порой указывает на особенно близкую, тесную, я бы сказал — интимную, связь человека с определенным местом или учреждением. In town, at home, at University. Интересно сравнить, как меняется смысл слова в зависимости от того, какой тип артикля (включая нулевой) с ним используется:
in the town — в конкретном (вышеупомянутом или однозначно понятном из контекста) городе,
in a town — в каком-то городе,
in town — в городе (где я живу или нахожусь, воспринимая его временно как свой).
Школа в ситуации без артикля (at school) это не только учреждение, не только здание, но и учебный процесс, и связь человека с этим процессом. Такие обороты возможны не с любыми существительными, поэтому их не надо переносить на что попало. Например, in town, to town — это правильные сочетания, но делать то же самое с city нельзя. She went to school — это правильно, а вот стоит ли сказать такую же фразу без артикля со словом kindergarten (детсад)? Нет, это вряд ли удачная идея.
Однако вернемся к ивриту и к нашему рассказу о дружбе губного гармониста и собаки.
Итак, הכלב היה אפור ועייף (hа-келев hайа афор ве-айеф), пес был серый и уставший. Артикль показывает, что это тот самый пес, который упоминался ранее. לפתע הבחין הכלב באיש עם מפוחית פה (ле-фета hивхин hа-келев бе-иш им мапухит пэ), внезапно пес заметил мужчину с губной гармошкой. Это все тот же пес с тем же хвостом и артиклем, а мужчина и его гармошка — новые персонажи для рассказа и его читателей. האיש ניגש אל הכלב (hа-иш нигаш эль hа-келев), мужчина подошел к псу.
Мужчина тот же самый, которого в предыдущем предложении заметил пес, поэтому он получает в награду артикль, והחל לנגן במפוחית מנגינה חרישית של היכרות (ве-hехель ленаген ба-мапухит мангина харишит шель hекерут), и заиграл (начал играть) на гармошке тихую мелодию знакомства.
Гармошка, упомянутая ранее, получает артикль (бе + hа-мапухит = ба-мапухит), а мужчина играет некую мелодию некоего знакомства, из чего читатель может сделать вывод, что создаваемый автором художественный контекст допускает существование более одного вида знакомства и более одной мелодии. הכלב התרומם במקצת וכישכש בזנב שלו (hа-келев hитромем бе-ми-кцат ве-хишкеш ба-занав шело), пес приподнялся (немного) и завилял своим хвостом.
Хвост у пса один, это случай уникальности объекта, так что эта часть тела пса уже в первом ее выходе на сцену декорирована артиклем. Стилистически, по правде говоря, здесь скорее напрашивается בזנבו, «би-знаво», чем «ба-занав шело», но оба сочетания обладают статусом определенности. Местоименный суффикс придает слову точно такую же определенность, как и артикль. מכל הצדדים (ми-коль hа-ц*дадим), со всех сторон...
Набор «всех сторон» уникален, как говорилось ранее. Нет двух разных групп сторон, каждая из которых содержит абсолютно все, отсюда и артикль. התקרבו תיירים (hиткарву тайарим), приближались туристы, שצילמו את האיש ואת הכלב (ше-цильму эт hа-иш ве-эт hа-келев), фотографируя (которые фотографировали) мужчину и пса. Появление туристов — новая информация, то есть со всех сторон приближались некие туристы, которые еще не успели приобрести местные сувенирные артикли, но фотографировали они хорошо знакомых нам джентльмена и сенбернара.
Короткое резюме первых двух частей трилогии
Определенный артикль, как и другие случаи определенности (подробно перечислим их позже) указывает на «старую информацию», а нулевой артикль, то есть его отсутствие, — на «новую». Какая информация является старой, а какая — новой, решает автор высказывания, исходя из собственной оценки осведомленности или неосведомленности адресата своих слов.
Из числа ситуаций, которые дают говорящему основания считать, что адресату следует преподнести слово с артиклем, мы обсудили три: объект был уже упомянут («вышеупомянутый»), объект — единственный в своем роде («уникальный»), объект однозначно определен совместно переживаемым или пережитым опытом («понятный из совместного контекста»). В понятие «контекста» входит и случай, когда ясно назначение обсуждаемого объекта, как было в случае места для макаронной фабрики.
Говорящий вполне может ошибаться в своих оценках относительно важности того или иного контекста для адресата слов, но это уже относится к психологии взаимоотношений, а не к грамматике. Например, Бобби не понял, что Линде нужна не любая солонка, а именно «та самая». Что ж, бывает. Никогда не знаешь точно, как слово наше отзовется.
Особый случай, когда слова говорящего/пишущего сами создают в уме адресата некий воображаемый контекст. Один такой случай мы мимоходом упомянули во второй части «Этюдов», назвав соответствующий контекст «художественным». Об этом, а также о других случаях определенности, поговорим в следующий раз.
(Окончание следует)
